Произведения Д.М. ПлоткинаГорелый хлеб
Я учился ходить на рязанской земле.
И под синью рязанского неба
Я на русской печи, в деревенском тепле,
Грыз краюху горелого хлеба.
А потом что есть мочи бежал босиком
От калитки к речному парому.
Весь в репьях и пыли — я в обличье таком
Возвращался к родимому дому.
Там встречала меня хлопотливая мать
С потемневшими в бедах глазами:
«Снова, неслух, придется тебя отмывать!» -
И гремела на кухне тазами.
С той поры проутюжило множество лет:
Я другой, я сегодня при деле.
Я в Манчестере лобстеров ел на обед,
Пил «Мартель» в раскаленном Марселе.
Может быть, я когда-то себе изменю.
Но под сводом туманного неба
Повара для меня «загоняли» в меню
Две краюхи горелого хлеба. Бобровинки
На полях возле речки Гремячки
Тихо слышится трель соловья
И хохочут девчонки-землячки
В деревеньке, что помнит меня.
Здесь ночами у свечки из воска
Я Есенина слушал стихи.
И бросала серёжки березка
На межу от соседской сохи.
Я покинул лазурные дали,
Но однажды средь летнего дня
Та берёзка в наброшенной шали
Поманила обратно меня.
Я вернулся в далёкое детство,
В постаревшей деревне стою.
И никак не могу наглядеться
На родную берёзку мою. Рязанское поле
Это поле мне с детства знакомо:
Стог соломы у крайней межи.
Над окном постаревшего дома
Гнезда вьют молодые стрижи.
Синь небес пробирает до боли —
Этот миг мне на жизнь одолжи.
Золотое Рязанское поле
Рукоплещет колосьями ржи.
Поле детства, ты тем же осталось;
По тебе я бежал босиком
И, забыв про земную усталость,
Укрывался шальным ветерком.
Я люблю тебя — вольному воля,
О любви никому не скажи.
Золотое рязанское поле
Рукоплещет колосьями ржи.
Ты раскинулось здесь, по соседству,
В моей жизни, судьбе и любви.
Поле детства, далекого детства,
Ты меня иногда позови!
Если трудная выпадет доля,
Ты коня моего удержи.
Золотое рязанское поле
Рукоплещет колосьями ржи. Врачеватель заблудших душ
Проезжая по большим и малым рязанским городам мимо памятников известным людям, я невольно останавливаю себя на мысли: «А почему в Рязанской области нет ни одного памятника учителю?» Ведь вряд ли бы кто-то из героев на пьедесталах состоялся бы как личность, не будь у него наставников, преподавших ему уроки грамоты и уроки жизни.
Династия педагогов
Помню, в Кораблинской средней школе № 2, где я учился, преподавала историю Галина Семеновна Кабардина. Удивительная женщина, человек с большим сердцем и доброй душой. А в вечерней школе тот же предмет вела Елена Семеновна Филинская. Две сестры, две дочери известных советских педагогов: Семена Афанасьевича и Галины Константиновны Калабалиных. Галина Семеновна давно уже ушла из жизни. Несмотря на болезнь сердца и запрещения врачей, поехала со школьниками на сельхозработы в колхоз. В холодный дождливый день показывала им пример, как надо убирать картофель. Не могла по-другому: «закваска» у нее была калабалинская. Тогда она простудилась и сердце не выдержало. Елена Семеновна же до сих пор живет в городе Кораблино. Недавно зашел к ней в гости. Разговорились, вспомнили ее сестру, родителей. Воспоминания учительницы и легли в основу этого очерка.
Семен Калабалин — один из первых воспитанников Антона Макаренко, прототип героя его книги «Педагогическая поэма» Семена Карабанова. Родился в 1903 году, жил на Украине, на Полтавщине. 15 детей в их семье было, 8 умерли. С 7 лет работал пастухом. Когда местная помещица незаслуженно избила его, в ответ ударил ее кнутом. Из-за этого пришлось бежать из дома. Первое время попрошайничал, потом бродил с цыганским табором, промышлял вором-карманником, возглавлял шайку домушников. Повзрослев, прибился к отряду красных партизан под командованием брата Ивана. Несколько раз был ранен. Когда Ивана убили националисты, создал из друзей группу мстителей, решив наказать убийц. Но «мстители» нуждались в провианте и лошадях. И постепенно группа Семена стала заурядной бандой, которую во время одного из рейдов 1920 года захватил конный отряд милиции. По иронии судьбы руководил захватом старший брат Семена — Ефим — милицейский начальник. Поблажек не было. Суд приговорил Семена к расстрелу. Он смирился со своей участью. Сидя в одиночке Полтавской тюрьмы, прислушивался к шагам за дверью... За ним могли прийти в любое время. И однажды — пришли...
Педагогическая поэма
Пришлось бы Семену отвечать за свою непутевую жизнь по полной катушке, если б не нагрянул в ту тюрьму педагог Антон Семенович Макаренко, которому государство поручило создать в разрушенной войной стране колонию для перевоспитания уголовников и беспризорников. После Первой мировой и гражданской только беспризорников в стране насчитывалось около 5 миллионов. Под личное поручительство, Макаренко «вытащил» Калабалина из тюрьмы и привез в старые монастырские помещения села Куряж возле Харькова. Под свою ответственность. Если б приговоренный к расстрелу убежал, то вместо него могли расстрелять самого Макаренко. Так Семен стал воспитанником колонии имени Максима Горького. Он навсегда запомнил, как Макаренко дал ему, бывшему бандиту и уголовнику, документы на получение в финансовом учреждении для колонии 2000 рублей — по тем временам баснословной суммы, и револьвер, чтоб мог провезти эти деньги мимо разбойничьих засад. Макаренко ставил на кон свою судьбу. Если б Семен исчез с деньгами, с начальника колонии спросили бы по всей строгости закона. Такого доверия не оправдать было нельзя. И Калабалин доставил деньги в колонию. Его поразило, что наставник даже не стал за ним их пересчитывать: мол, ты пересчитал, и я тебе верю! А когда как-то Семен «проштрафился», то воткнул себе нож в ногу и надолго отправился в больницу. Лишь бы не краснеть от стыда перед наставником — первым человеком, поверившим в него. И еще осталось в памяти, как они — оборванные подростки, вместе с Макаренко, с одним покореженным наганом обезвредили вооруженную банду, хозяйничающую в округе, и сдали ее в ЧК. Молодой чекист, обалдевший от их подвига, протянул им вынутый из кармана кусок сахара с въевшейся в него махоркой — наверное, единственное дорогое, что у него было при себе, и чем он мог отблагодарить храбрых колонистов. Тогда Семен понял, что невозможно воспитать в молодежи патриотизм пустыми разговорами. Тут нужны яркие примеры жизни тех, кто говорит о патриотизме. Когда бывшие беспризорники видели, как воспитатели в голодное время отдавали им свои пайки хлеба, а сами пухли от голода, это было убедительнее десятков призывов и назиданий. Или когда Макаренко выменял всю свою одежду в кулацких хуторах на молоко для больных тифом ребят, оставив себе лишь галифе, гимнастерку и шинель. И как этой шинелью накрывал метавшихся в тифозном бреду пацанов и ложился рядом с больными малышами, чтобы им было теплее. Тогда никто из колонистов не умер от тифа. Ни один! А после болезни это были уже совсем другие люди, может быть, впервые в жизни увидевшие человеческое отношении к ним. Отношения эти строились прежде всего на уважении друг к другу. Наказание здесь было большой редкостью.
Спустя 60 лет, во время учебы в Харьковском юридическом институте, мне пришлось работать воспитателем в этой самой колонии. В это время она называлась Куряжская ВТК — воспитательно-трудовая колония усиленного режима для несовершеннолетних преступников — «цвета» молодежного преступного мира Украины. Помню сохранившийся еще с 20-х годов на фасаде одного из ее зданий ромб с огромными буквами «КМГ» — колония имени Максима Горького. И созданный несовершеннолетними заключенными музей Макаренко. Там, на пожелтевших фотографиях, рядом с Макаренко я увидел крепкого, атлетически сложенного чернявого парня. Это был Семен Калабалин. Проходил мимо зековских общежитий, литейки, токарного цеха и думал: «Вот ведь как: когда-то по этой земле ходили великий педагог Макаренко и отец моей учительницы Семен Калабалин, а теперь хожу я!»
Именно здесь Семен Калабалин, бывший нарушитель Закона, ставший впоследствии верным учеником и другом Антона Макаренко, делал свои первые шаги к правильной жизни. На этой земле он решил стать педагогом-воспитателем, спасителем судеб оступившихся пацанов и навсегда усвоил заповедь учителя: «Если ты хочешь быть настоящим человекоделателем — страдай и радуйся вместе с воспитанниками, совершенствуйся с ними каждый день, и пусть тот день длится не меньше 27 часов».
После колонии имени Горького Семен работал в разных детских воспитательных учреждениях. И всегда находил подход к самым трудным подросткам. Когда Макаренко перевели работать в Харьковскую коммуну имени Дзержинского, Семен поехал туда вместе с ним. Там он возглавил спортивную жизнь колонистов, окунул их в настоящий спорт: легкую атлетику, плавание, гимнастику, бокс, лыжную подготовку. В основу педагогики Макаренко были положены методы коллективного и трудового воспитания. Их и взял на вооружение Калабалин, когда позже, с благословения учителя, сам стал руководить воспитательными учреждениями для трудных подростков. О его педагогическом опыте написаны книги «Дорога в жизнь» и «Это мой дом» Фриды Вигдоровой. А еще Вигдорова написала книгу «Черниговка» — о воспитательнице Галине Константиновне, ставшей женой и верным помощником Семена.
В 1931 году Калабалин возглавил Сосновополянскую школу-колонию для трудновоспитуемых детей под Ленинградом. Там же стала работать воспитателем и его супруга. Приняли Калабалины полностью запущенное учреждение. Колонисты воровали, проигрывались в карты, доставлялись в милицию. С первых же дней работы Калабалин разделил подростков на отряды, организовал между ними соревнования, создал совет командиров, ежедневно подводил итоги соревнования.
И через год школа-колония стала образцовой. Делегации по обмену опытом не вылезали оттуда. Но однажды произошло непредвиденное. В колонию прибыл новенький, психически больной парень. Не принять его было нельзя. Система должна была перевоспитывать всех. Когда Калабалины повели воспитанников в поход, новенький остался на хозработах. И в отместку убил трехлетнего сына Калабалиных Костика. После убийства преступник не скрывался, даже бравировал: «... Он был такой красивенький. Мне хотелось его кусать, щипать, кровь с него пить...» Тогда Семен за одни сутки стал седым. Тут впору было бросить педагогику, «малолеток» и уйти «куда глаза глядят». Только вот не смог он с женой так сделать. Не могли они изменить своему призванию и своим принципам. Похоронив Костика, на следующий день вышли на работу. В ту же школу-колонию.
В 1935 году, по ходатайству Макаренко, Калабалин возглавил Винницкую колонию на Украине. Ему был предоставлены помещения старого совхоза и «сливки» местного преступного мира. Без мата эти «сливки» не разговаривали, без ножей и отмычек на улицу не выходили. Переночевала братва в бараках, а поутру пошла пешком на вокзал: «Не хотим, мол, жить в колонии!» Местные милиционеры едут следом за ними, уговаривают вернуться. Те ни в какую. Семен вскочил на коня, и догонять их. Догнал, упал с седла на землю. Лежит бездыханный. Колонисты подняли его и на руках принесли обратно в барак. Не бросать же умирающего начальника на дороге. А Семен поднялся, как ни в чем не бывало, улыбнулся и говорит: «Спасибо, что принесли. Не хотелось мне что-то пешком назад идти». Братва ошалела от такого «поворота». Семен предложил парням позавтракать вместе, а там уж как решат. Позавтракали пацаны, да и остались в колонии... Не зря Макаренко говорил про него: «Я — мастер, а Калабалин — талант!» Калабалину в перевоспитании шпаны всегда помогало то, что он тоже когда-то был одним из них: шпаной и безпризорником. Но при этом он всегда учил пацанов, прежде всего, уважать в себе личность.
Хотя всякое бывало в колониях. Не всех удавалось моментально переделать. Как-то засиделся в кабинете до ночи, писал отчеты. Тут врываются несколько его новых подопечных с ножами. Чем-то недовольны были.
— Все, начальник, резать тебя будем.
— Подождите, пацаны, тут досчитать цифры надо, — произнес Калабалин с безразличным видом, не поднимая головы.
Постояли «головорезы» с ножами, пока «начальник», что-то там досчитывал в бухгалтерских документах, потом попятились и тихо удалились.
Тяжелое это было время. Жили в те годы Калабалины бедно и голодно, в хате с земляным полом. Еды не хватало, лекарств и подавно. Умерла годовалая дочка Нина, затем маленький Антошка. Позже у них родится еще один Антон — Антон № 2.
А тут еще 38-й год наступил. Начались нападки на систему Макаренко. Даже Надежда Константиновна Крупская выступила с критикой его методов. Это уже было серьезно. Необоснованные репрессии катились по всей стране. Не миновали они и украинскую глубинку. Арестовали Семена, как врага народа. Тогда по «врагам народа» план органам давали. Не посадят руководители местных НКВД сколько нужно этих самых «врагов», сами сядут вместо них. Беременную Галину после ареста мужа тут же уволили с работы, как вражью жену. Без средств к существованию. Некоторые знакомые сразу начали сторониться, при встречах переходили на другую сторону улицы. Чтоб не поздороваться, а то ведь обвинят в связях с врагами. Взрослые боялись общаться. А дети — нет! Воспитанники Калабалиных — бывшие несовершеннолетние воры и грабители, не ели свои скудные пайки хлеба, чтобы ночью пробраться к хате учительницы и передать ей в форточку еду, чтоб с детьми не умерла с голоду. Поневоле задумаешься: в ком было больше души и чести — в тех, доживших до солидного возраста взрослых, или в этих новоявленных воришках и грабителях.
Не смотря на все старания органов, из Семена не удалось выколотить ложного признания об участии во вражеской деятельности и вскоре его освободили из под стражи. А в мае 1939-го Калабалина направили возглавить Барыбинский детский дом в Подмосковье. Шесть сотен подростков-детдомовцев не смотря на охрану НКВД, держали в страхе всю округу: избивали и грабили проезжавших мимо крестьян, забирая даже одежду и обувь. Девочки-подростки спали с воспитателями, получая за это еду и одежду, старшие воспитанники дрались, обижали младших. Девиз у них был: «Каждый за себя, а прав тот, кто сильнее». Несколько дней Калабалин наблюдал за этой «блатной» жизнью. А потом, собрав их, заявил, что они паразиты, которые недостойны даже кормить вшей, после чего неожиданно предложил сломать забор с колючей проволокой и избрать совет командиров. Он показал им новый путь в будущее. Директор детдома стал учить их мастерить, сажать цветы, печь хлеб. Они создали свой детский театр, оркестр, хор, спортивные секции, а летом стали выезжать в Крым на отдых.
О своих педагогических приемах Семен Афанасьевиче нередко писал в литературных трудах. Вот так выглядело его появление в очередной школе-колонии «... Это была типичная малина-ночлежка, скопление воришек, которые день проводили в городе, занимаясь воровским промыслом, а к ночи сползались в колонию. Мои попытки собрать ребят для знакомства и беседы были безуспешными... Я натянул волейбольную сетку на столбы и стал играть с мячом. Ко мне никто не подошел. Тут раздались крики: «Бык! Бык!» Я увидел огромного быка. Он шел в мою сторону. «Бежать!» И вдруг я подумал: я побегу от этого зверя и... делать здесь мне больше нечего. Позор, слава труса взметнется мне вслед стоголосым улюлюканием трусливо торчащих в окнах мальчишек. ... Бык развернулся ко мне задом, я схватил его за хвост и стал ногами бить по его ногам. Мне удалось укротить быка и загнать его в стойло. Оказалось, этот бык недавно запорол лошадь. Когда вернулся во двор, ко мне подошли несколько ребят. «Идемте к нам в спальню, — баском проговорил угрюмый мальчик, в котором без труда угадывался „авторитет“. Я пошел...» Так завоевывался авторитет учителя среди тех, кто не признавал никаких взрослых авторитетов. Когда Калабалина спрашивали, что такое метод Макаренко, он всегда отвечал: «Сам Макаренко». Когда меня спрашивают, что такое метод Калабалина, я отвечаю: «Метод воспитания Калабалина — сам Калабалин».
Перед войной ему поручили возглавить детский дом в Сокольниках в Москве. Здесь были собраны те, кого за поведение исключали из обычных школ, с кем обычные учителя не могли справиться. Калабалин должен был с ними справиться...
А завтра была война
В этом учреждении и застало Семена Афанасьевича известие о начале Великой Отечественной войны. Не дожидаясь повестки, он явился в военкомат и попросился на фронт. Учитывая жизненный опыт и личные качества добровольца, было принято решение направить его учиться в специальный лагерь Главного разведывательного управления. Здесь за десять дней Калабалина обучили минно-взрывному делу, работе на радиопередатчике и другим премудростям военной разведки. Медлить было нельзя. Враг рвался к Москве. Уже в августе 1941 года группа из 13-ти разведчиков под руководством Семена была заброшена на парашютах на территорию Украины в Винницкую область. При выброске с самолета их сильно разбросало друг от друга. Приземлившись, они «нарвались» на бандеровцев. Семен, чтобы спасти остальных участников разведгруппы, отвлек внимание бандеровцев на себя и был захвачен в плен. Доведя его до ближайшего села Антоновка, националисты набросились на него и стали бить ногами и прикладами, не оставляя живого места. Одна из женщин попыталась даже заколоть Калабалина вилами, но попала в ногу, повредив сухожилие. Избитого и раненого Семена бандеровцы передали немцам. Так он попал в лагерь для военнопленных А 319. Голод, холод и жестокость охранников лагеря почти не оставляли надежд на спасение. Неожиданно весной 1942-го в лагере появился майор Марвиц — начальник Варшавской школы Абвера. Он отобрал Семена для учебы в школе немецкой военной разведки. Семен согласился. Это был шанс собрать необходимые разведданные об этом «осином гнезде» и вернуться на Родину. Теперь диверсионной работе Семена уже учили немцы: физподготовка, агентурное дело, топография. Он старался запомнить все: приметы и клички курсантов, имена преподавателей, даты и места заброса диверсантов. Несмотря на опасность, выявлял надежных людей и убеждал их при попадании на родную землю, добровольно сдаться органам. Осенью 1942-го Калабалин вместе с очередной диверсионной группой был заброшен в район города Арзамаса Горьковской области. Приземлившись, явился в органы НКВД, представив ценные сведения о деятельности вражеской разведшколы. Поверили ему не сразу. Он в очередной раз оказался в тюремной камере, но уже в городе Горьком. И опять стал ждать расстрела. Однако советской военной разведкой было принято решение: используя возможности Семена, начать с немцами «радиоигру». Сначала к радиопередатчику его привозили из тюрьмы под конвоем. Потом специально для него подобрали конспиративную квартиру. С нее и стали идти радиограммы Абверу.
Немцы забросили в Горький своих агентов. Им было поручено проверить деятельность Семена. Обладая артистическим даром, Семен эту проверку прошел удачно. Немецкая агентура, посетившая местожительства Семена, сообщила своим хозяевам, что Семен «отменный германский агент» и достойно работает на благо Великого Рейха. В результате хорошо продуманной «радиоигры» гитлеровцам был сброшен огромный поток дезинформации, подготовленной нашим Генеральным штабом.
Сормовский военный завод возле Горького выпускал знаменитые БМ-13 («Катюши»), артиллерийские орудия, минометы, боевые припасы и другую технику. Все это направлялось для обороны Сталинграда. Немцы решили разбомбить завод. Но Семеном был передана им информация о том, что этот завод плотно прикрыт новейшими зенитными орудиями и их огонь непременно уничтожит все немецкие самолеты, добравшиеся туда. На самом деле никаких таких орудий в этом районе не было. Люфтваффе не решились после получения такой информации идти напролом. Так Семен спас от бомбежек город Горький. В район Сормово была заброшена специальная группа диверсантов для подрыва завода. Встречать ее немецкая разведка поручила проверенному «агенту» Семену. Семен, разумеется, встретил диверсантов и передал соответствующим органам. На Сормовском же заводе для дезинформации противника были взорваны пустующие склады. Информация об этих взрывах дошла до Рейха. Немцы были в восторге. Вскоре от них пришло сообщение, что за успешное выполнение задания Семену присвоено звание майора Вермахта и он награжден немецкими орденами «Железный Крест» I и II степени. Наше государство тоже не осталось в долгу. Семену Калабалину было присвоено звание майора Красной Армии и он был награжден орденами «Отечественной войны» I и II степени. Эти ордена ему вручал лично руководитель контрразведки «СМЕРШ» Виктор Абакумов. Радиоигра «группы Семена» продолжалась аж до конца 1944 года.
Оказавшись в этой ситуации, Семен не мог сообщить жене и детям, что жив, и, хоть как-то, материально помочь им. И с его родными произошла комичная ситуация.
Семейная тайна
В Кораблино Галина Константиновна Калабалина неоднократно бывала в гостях у моих родителей — известных в городе учителей. Я же, будучи школьником, сидел рядом и с интересом слушал ее рассказы.
— Поскольку Семен не мог помогать семье из-за секретности порученного ему задания, то помочь мне решила наша военная разведка, — тихо повествовала за чаем Галина Константиновна. Она помогала семьям своих разведчиков. Но я то об этом не знала. Проводив Семена Афанасьевича на Ярославском вокзале на войну, я вместо него возглавила детский дом в Сокольниках и вместе с его воспитанниками эвакуировалась в Челябинскую область. Нахожусь я в эвакуации. Со мной двести детдомовцев и мои дети: Галя, Лена, Антон. Тут приходит непонятная телеграмма с неизвестным обратным адресом. В телеграмме указано: «сообщите, в чем нуждаетесь». Разведка, как оказалось позже, выясняла, в чем нуждалась я и мои дети. Но я то это не поняла. Телеграфирую обратно: «Мне нужно двести пар детской обуви». И указала размеры. Через некоторое время на мой домашний адрес приходят несколько ящиков с детской обувью. Тех самых размеров, что я просила. Не знаю, что подумали обо мне люди из разведки, но так было. А что тут такого? — ведь все мои воспитанники — это мои дети!
Уникальному педагогу Галине Константиновне долгие годы пришлось хранить и ее личную семейную тайну. Иначе не выжила бы. Время такое было. В своих анкетах она писала, что была дочерью лесника. И только самые близкие люди знали, что ее предки были дворянского рода. Среди них был даже командующий русским Черноморским флотом француз маркиз Жан Батист де Траверсе — министр российского флота. За француза, тем более — министра царского флота, в определенные годы прошлого столетия тоже можно было ответить по полной. Но это, как говорят, уже совсем другая история.
Жизнь после Победы
Возвратившись с войны, Семен Афанасьевич до конца жизни был директором колоний и детских домов в России, Грузии и на Украине. Сталинирская ТВК на Кавказе, детдом на станции Мотовиловка под Киевом, Клеменовский детский дом в Егорьевском районе Подмосковья. Галина Константиновна всегда трудилась вместе с ним. И зацветали рядом с детдомами сады, рылись пруды, которые летом заполнялись рыбой, а зимой становились катками. И самое парадоксальное, что за все годы ни один из 7000 воспитанников Семена Афанасьевича, уйдя от него в жизнь, не попал за решетку, не был привлечен к уголовной ответственности. Клеменовский детский дом Калабалин возглавлял с 1956-го до 1972 года, до ухода из жизни в результате неудачной операции аппендицита в районной больнице. И, как всегда, превратил абсолютно запущенное, с педагогической точки зрения, образовательное учреждение в образцово-показательное.
— Требуются настоящие мужчины для тяжелой работы, — объявляет директор и первым в списке указывает себя. Речь идет о рытье траншеи для прокладки водопровода. И самые трудные подростки ставят рядом с его свои фамилии. Даже конкурс на эти работу объявлен — берут не всех. Детдом организует подсобное хозяйство, заводит лошадей, коров, поросят. Сажает кукурузу, яблони, смородину. У ребят десять гектаров земли, свои сады и огороды. Они сами себя обеспечивают продовольствием. У них даже появляется гараж с автотехникой, которую сами и ремонтируют. Детдомовцы участвуют в областных спартакиадах, строят спортивный стадион. Летом отрядами выезжают отдыхать в разные регионы России: одни на Балтийское побережье, другие — в Крым, третьи — на Кавказ. Многие из них после детдома поступают в институты. Те, кто учится на педагогов, проходят педпрактику в родной обители.
Около 2000 бывших детдомовцев и колонистов называют Семена Афанасьевича своим отцом, а Галину Константиновну — мамой. Среди них кандидаты и доктора наук, офицеры и даже генерал авиации, руководители крупных организаций и предприятий. Безпризорники и правонарушители многого добились, благодаря своим наставникам, которые дали им путевку в жизнь.
Поставьте памятник учителю
Непосредственно же в семье Семена Калабалина, как и у его родителей, было пятнадцать детей: 6 родных и 9 приемных — шести национальностей! Многие из них стали педагогами. Сын Калабалина — Антон Семенович, названный в честь Антона Семеновича Макаренко, долгие годы работал директором специального ПТУ для юных правонарушителей в Подмосковье, являлся членом общественного совета при Президенте Российской Федерации по правам человека. Дочери связали свою судьбу с Рязанской землей. В городе Кораблино их считают одними из лучших учителей истории. Семен Афанасьевич Калабалин неоднократно бывал в Рязани, выступал перед студентами рязанского педагогического института.
В Коломенском педагогическом институте работает Ирина Шитикова — внучка Семена Афанасьевича и Галины Константиновны. В г. Коломна учительствует еще одна их внучка — Елена Антоновна Калабалина.
Я рассказал только об одной учительской династии. А сколько их по всей необъятной России. Сколько в ней хороших и прекрасных учителей, которые несут в мир доброе и вечное. В честь Семена Калабалина названа одна из улиц Егорьевска.
У каждого из нас были свои учителя, которые вывели нас на светлую дорогу. И может быть уже давно пора поставить на рязанской земле памятник не только героям, ученым и политикам, а обычному российскому учителю. Чтобы слово это писалось в нашей стране с большой буквы.
Дмитрий Плоткин
почетный работник прокуратуры РФ,
член Союза писателей России
АЛЕКСЕЙ, СЫН АНГЕЛА
Последний российский узник лагеря смерти Собибор вспоминает то, что он пытался забыть 65 лет .
Встреча с памятью
Я нажимаю кнопку звонка небольшой квартиры в центре Рязани. За дверью раздаются глухие шаркающие шаги. На пороге возникает пожилой мужчина небольшого роста в стареньком коричневом пиджаке. На лацкане два ордена Отечественной войны, Красная звезда и медаль «За отвагу». Алексей Вайцен — человек-легенда. Легенда, о которой почти никто ничего не знает. Впрочем также как и о концлагере Собибор и восстании в нем. Сейчас Алексею Ангеловичу 87 лет. 65 из них он в своей памяти хранил то, что решил рассказать лишь сегодня.
В Мюнхене идет суд над бывшим охранником фашистского лагеря смерти Собибор Иваном Демьянюком. На суде главным свидетелем обвинения должен выступать вырвавшийся из немецкого ада Томас Блатт. Кроме него, из узников Собибора в живых остались Аркадий Вайспапир и Семен Розенфельд в Израиле и Алексей Вайцен в России.
Я пришел к Алексей Ангеловичу с одной единственной целью: показать фотографию Ивана Демьянюка. Узнает ли он его. Сегодня Демьянюку примерно столько же, сколько Вайцену. Но между их жизнями целая пропасть.
Футболист из Ходорова
О себе Алексей Вайцен рассказывает скупо.
— Родился в 1922 году в Польше, в еврейской семье. Вскоре мои родители: Рахиль и Ангел Вайцены с нами — четырьмя детьми потом переехали в городок Ходоров около от Львова. Здесь я учился в школе. А еще играл в футбол, бил с обеих ног, даже признали лучшим нападающим молодежной сборной Западной Украины. Стартовая скорость хорошая была. Она мне потом не раз жизнь спасала. В сентябре 1939 года Западную Украину присоединили к СССР. В сороковом я закончил школу, учился хорошо, три языка знал. Взяли работать секретарем в местную прокуратуру. В феврале 1941-го призвали в Красную Армию. Служил на границе, в городе Рава-Русский. Играл в футбол за команду дивизии. В воскресенье — 22 июня, должен был быть очередной футбольный матч, но утром началась война. Часть вся в летних лагерях. Лишь мы — футболисты, оказались в городе. Границу тогда удержать не удалось. Пришлось с боями отступать. Оказались мы в тылу у немцев. Шли к линии фронта, но она уходила от нас быстрее. У станции Христиновка вступили в бой. Тогда меня ранили и я первый раз попал в плен. Долго в плену не стал засиживаться — сбежал. Встретил таких же, как и я, людей, которые хотели бороться. Нападали мы на полицейских, отнимали у них оружие. В декабре опять не повезло: полицаи выследили меня, повели на расстрел. На месте расстрела я вспомнил о своей стартовой скорости: бежал быстрее пули. Пуля меня не догнала. Но через месяц снова угодил в засаду. Оказался в Тернополе, в тюрьме. Решил и оттуда бежать, но как. Уголовников немцы посылали на работы. Я прикинулся вором-домушником, пригодился опыт работы в прокуратуре. Рассказывал о себе полицейским так убедительно, что все поверили. Так я оказался на расчистке завалов. Оттуда до свободы было рукой подать. В 19 лет бегается легко. Убежал и спрятался в городе у пожилого мужчины, с которым познакомился на работах. И вот тут везти мне перестало.
К тому времени на занятой территории Западной Украины уже свирепствовала гитлеровская «операция Рейнхард» — секретный план поголовного уничтожения еврейского населения Европы. Гитлер называл это окончательным решением еврейского вопроса.
Для его осуществления в Польше было построено три концентрационных лагеря: Треблинка, Белжен и Собибор. Истребление евреев эсесовцы организовывали с привлечением местных националистов. Лидеры организации украинских националистов (ОУН) заявляли, что коммунизм на Украину занесли «жиды и москали». Главнокомандующий Украинской повстанческой армии Роман Шухевич, чьим именем сейчас названы сразу две улицы Львова, требовал от подчиненных беспощадно уничтожать евреев. Для этой цели немцы при пособничестве ОУН сформировали даже два батальона молодых украинцев — вспомогательная сила при проведении погромов.
— Во время одного из погромов в Ходорове убили мою сестру Риву и маму с отцом, — вспоминает Алексей Ангелович, и братьев обоих: Самуила и Михаила тоже схватили. Это я узнал уже потом. Я же через три дня после побега из Тернопольской тюрьмы был опять схвачен во время облавы, уже немцами. Немцы быстро вычислили мое происхождение. Так я оказался в эшелоне смерти.
Собибор
Этот эшелон привез его в лагерь смерти Собибор. Для 250 000 евреев из Голландии, Австрии, Польши, Чехословакии, Франции и России это маленькое польское местечко в Люблинском воеводстве вблизи Влодавы стало местом, где заканчивался Свет. Вспоминать об этом Алексею Ангеловичу тяжело. Он однажды попытался это сделать. Воспоминания привели к инфаркту. Что же надо было тогда пережить этому человеку, если даже только воспоминания об этом через столько лет заставляют рваться сердце — нет, не в переносном, — в прямом смысле. Смотря на «Комсомольскую правду» с портретом Демьянюка, он вдруг напрягается, опять хватается за сердце, на его глазах выступают слезы. Но он продолжает рассказ.
— Этот лагерь смерти построили в марте 1942 года. Там было три сектора: сектор прибытия, рабочий сектор и зона уничтожения. В лагере работали портные, сопожники, столяры. Я оказался двенадцатым, выжившим из всего эшелона. Тринадцатого не было. Видимо «13», действительно, плохая цифра. Назвался портным. Для немцев портные перешивали одежду людей, которые ушли на смерть. Жили мы в бараке. Меня поставили работать сортировщиком одежды. Перед смертью люди снимали с себя одежду якобы для дезинфекции. После каждого эшелона оставалось горы одежды: мужской, женской, детской. Я до сих пор помню эти детские ботиночки.
Чуть ли не каждый день приходило по эшелону. Вначале людей расстреливали. Но потом построили газовые камеры, привезли танковый двигатель. Людям говорили, что их ведут в баню, заставляли раздеваться. Потом заводили в барак-парикмахерскую. Я видел как женщин стригли перед смертью. А затем охранники загоняли узников в газовые камеры и там травили угарным газом. Рабочие-узники потом уносили трупы. Затем и их уничтожали. Когда одни охранники загоняли людей в газовые камеры, другие гоняли по хозяйственному двору несколько сот гусей. Гогот гусей заглушал крики людей.
— Сотни, тысячи людей гнали на смерть и они покорно принимали это? — спрашиваю собеседника, видевшего этот ад.
— Им вначале говорили, что их ведут на санитарную обработку, а когда они оказывались в так называемой бане, двери наглухо запирались.. Когда люди начинали понимать, что вместо воды идет газ, было уже поздно. За пятнадцать-двадцать минут их жизнь заканчивалась. В нашем лагере вновь прибывшие жили не более двух часов. Это был конвейер смерти. Казалось, что остановить его невозможно. В Собиборе вместе со мной оказались и мои братья Самуил и Михаил. Михаила палачи убили.
Палачи и пособники.
Многих из этих палачей Алексей Вайцен помнит до сих пор.
— Комендантом первого сектора лагеря, где я находился, был Карл Френцель.
Я напоминаю Вайцену, что Карл Френцель пережил войну. В 1965-м еще с одиннадцатью палачами Собибора предстал перед немецким судом в городе Хагене. Был признан виновным в том, что причастен к убийству в газовых камерах 150 000 человек. Суд приговорил его к пожизненному сроку, но отбыл в заключении он всего 16 лет.
— Разве это справедливо, — размышляет Алексей Ангелович. Он должен был до смерти гнить в тюрьме, хотя бы даже по одному дню за каждого убитого в лагере. И тогда, получается, срок наказания составил бы больше 400 лет.
К беседе с Вайценом я подготовился основательно, рассказываю ему, что в 1946 году в Берлине один из бывших узников лагеря опознал эсесовца Эриха Бауэра. Именно он отвечал за работу газовых камер и сам называл себя газовым мастером Собибора. Бауэр и украинец-охранник Эмиль включали танковый двигатель и подавали в камеры с людьми смертоносный газ. Бауэра приговорили к смертной казни, но потом гуманное правосудие заменило ему смертную казнь на пожизненное заключение.
— А почему так. А гуманные судьи не пробовали представить себя голыми, избитыми вместе со своими детьми в газовой камере?- вознегодовал бывший узник.
Вайцен вспоминает Курта Болендера. Перед судебным приговором в Хагене в 1966 году организатор «разгрузок» газовых камер Курт Болендер обвинявшийся в убийстве 360 человек и содействии в убийстве еще 86 000 повесился в тюремной камере.
А еще Вайцен рассказывает о немце Густаве Вагнере, который убивал вырванных из рук матерей грудных младенцев и Пауле Бредове, тот стрелял из пистолета по «движущим целям», 50 убитых «целей» в день — его норма. В лагере у каждого палача было свое «хобби»
— Но кроме эсесовцев в Собиборе свирепствовали и охранники, — продолжает Алексей Ангелович, — многие из них бывшие военнопленные. Они сами дали согласие немцам работать в лагерной охране. Вот и Иван Демьянюк. Эти прихвостни фашистов порой не отставали в бесчеловечности от своих хозяев: загоняли обреченных в газовые камеры, избивали их, убивали. Немцы не зря присвоили им звание вахманов (охранников в войсках СС).
Я зачитываю Вайцену выдержки из протоколов допросов этих самых охранников.
Вахман Иван Козловский спокойно рассказывает, как до отказа набивал людьми газовые камеры. Старший вахман Михаил Разгоняев говорит об убийствах людей, как о вполне будничной работе:
«Это была фабрика, специально оборудованная для массового уничтожения евреев. В течение мая-июня 1942 года я дважды лично участвовал в расстреле групп людей. В первый раз это была группа из пятидесяти больных и дряхлых людей, второй — из двадцати пяти».
После войны многие из этих сообщников нацистов пытались раствориться среди людей и избежать наказания. Надеялись, что мир забудет их злодеяния. А мертвые не заговорят.
Но останутся в живых узники Собибора, которые смогут их опознать. В том числе и Алексей Вайцен.
Восстание с двумя топорами.
О своей победе над смертью он продолжает рассказывать тихо и неспеша.
— 22 сентября 1943 года в Собибор прибыл эшелон из Минска — шестьсот военнопленных из минского трудового лагеря доставили для уничтожения. Среди них был Александр Печерский — лейтенант Красной Армии. Его немцы отобрали в рабочую команду. В рабочем секторе лагеря мы с ним и познакомились. Мы работали, а эшелоны продолжали приходить. Гуси продолжали кричать... Мы понимали, что рано или поздно и нас всех уничтожат. Тогда и возникла мысль о побеге. Но как бежать. Кругом эсесовцы, вооруженные охранники, пулеметы на вышках, колючая проволока с электрическим током, минные поля вокруг лагеря. И из оружия — два топора. Но и лагерь — это смерть. Восстание хоть кому-то давало шанс на свободу и месть. Попытки побега нередко проваливались. Находились предатели, которые за пайку хлеба предавали. Была еще и коллективная ответственность за побег. За побег одного расстреливали многих. И чтобы спастись, одни выдавали других. Поэтому здесь бежать надо было всем лагерем. Мы понимали, кто останется, будет уничтожен за убежавших. А кто начнет прорываться, будет расстреливаться с вышек, погибать на проволоке с током и минных полях. Подготовку к восстанию возглавил Александр Печерский. Не все были согласны на побег. Многие верующие евреи решили остаться, надеясь на милость Бога.
Восставшим, с парой топоров необходимо было победить сотню вооруженных мучителей. Такое восстание может показаться абсурдом.
Но то, что произошло дальше, перевернуло все разумные понятия о боевом искусстве.
Ибо воля человека к жизни нередко побеждает смерть.
14 октября 1943 года, — рассказывает Вайцен, — мастеровые, перешивавшие для эсесовцев одежду и обувь, пригласили их в мастерские на примерку. Сначала в портняжную мастерскую явился заместитель начальника лагеря гауптштурмфюрер Иоганн Норманн. Он в этот день за начальника лагеря был, тот уехал в Германию. Во время примерки костюма получил удар топором по голове. Потом неудачно примерили сапоги начальник охраны лагеря Иохим Грейтшус и кожаное пальто унтершарфюрер Йозеф Вольф. Оба были убиты. Такая же участь постигла большинство других эсесовцев. Повезло, пожалуй, лишь Карлу Френцелю. Он в названное время не пришел оценить заказанный им шкаф.
Используя немецкую пунктуальность вовремя являться на примерки, заключенные в течение одного часа отправили на тот свет наиболее значимых эсесовцев из администрации лагеря. Но охранники — пособники немцев, могли обнаружить трупы фашистов и поднять тревогу. Вошедший в сговор с восставшими капо Бжецкий в назначенное время свистком подал сигнал к построению. Заключенные вышли из бараков и построились. Печерский крикнул: «Товарищи! К воротам!» Люди ринулись на штурм ворот и оружейного склада.
Что было дальше, вспоминает Алексей Вайцен.
— Я руководил группой, которая вступила в бой с охраной лагеря, чтобы безоружные люди в это время могли добежать до леса. У нас были свои снайперы, которые из захваченного оружия стреляли по вышкам. Телефонную связь и подачу тока на ограждения мы отключили заранее. Люди бросились рвать колючую проволоку лопатами. У кого было оружие, стреляли, у кого не было, бросал в охранников камни, засыпали им глаза песком. Прорвались за ограждения. Тут надо было на мины кидать доски и камни, чтобы они разорвались. Но убегая, этого уже никто не делал. Первые, кто бежал, подрывались на минах. Их смерть давала возможность выжить другим.
С момента прибытия Александра Печерского в лагерь и до его штурма прошло всего 22 дня. За три недели в самый разгар войны в лагере Собибор было подготовлено и осуществлено восстание, окончившееся победой — единственное успешное восстание узников лагерей смерти за всю историю второй мировой войны.
Восстание это могло стать позором Рейха. Администрация лагеря уничтожена, охрана разбита. Изможденные, едва державшиеся на ногах заключенные, победили хваленную немецкую машину смерти. Около 400 узников вырвались на свободу. Они могли рассказать миру о происшедшем.
По приказу Гимлера Собибор был стерт с лица земли. Всех узников, оставшихся в лагере уничтожили — их Бог оказался бессилен. Ничто никому не должно было напоминать об этой фабрике смерти. Леса вокруг лагеря периодически простреливались пулеметным огнем с самолетов. Для уничтожения беглецов по их следам были направлены специальные команды.
И об этом тоже с грустью размышляет Вайцен.
— Мой брат Самуил — тоже смог вырваться лагеря. Бежал он в другой группе, скрывался в польском лесу. Его обнаружиио помогавшее немцам поляки и убили. Мне, Александру Печерскому и еще нескольким нашим удалось добраться до Буга. Молодой поляк проводил нас до реки, дал еды, подсказал, как найти партизан. Разные были поляки... Потом мы переплыли Буг и попали на территорию Белоруссии. Лагерь — это ад, это — смерть.Но я остался жив. Видимо, меня оберегал ангел.
— Отчество у Вас хорошее — Ангелович, значит сын ангела — замечаю я, — с таким отчеством умереть Вам было невозможно!
Жизнь после смерти
Вот я и не умер, — восклицает Вайцен, — переправились через Буг, встретились с партизанами, помогли им нести раненых. Потом я воевал в партизанском отряде имени Фрунзе, затем в Красной Армии, служил в полковой разведке, ходил в рейды.
В 1946 году мотострелковая дивизия, в которой я служил, стала 76-й десантной. Стал десантником, в должности старшины десантной роты прослужил сначала в Пскове, а потом в Рязани еще целых двадцать лет — до 1966 года, совершил 998 прыжков с парашютом, стал мастером по парашютному спорту, играл в футбол.
После демобилизации работал в организации «Рязаньэнерго».
За трудовую деятельность Вайцен был награжден медалью ордена «За заслуги перед Отечеством» II степени. А вообще — медалей у него много, все их запомнить невозможно. Долгая жизнь была. В этой жизни была и любимая жена и сын. Жена умерла около 20 лет назад. Сын не так давно.
— О Собиборе я пытался забыть. После войны государство не очень жаловало тех, кто был в плену. Как будто это была вина плененных, а не самого государства. Даже ближним старался не рассказывать. Александру Печерскому повезло меньше, чем мне. Он тоже после лагеря воевал в партизанах и в Красной Армии. Но бдительные органы раскопали, что он был в плену. Борьба с немцами в Собиборе только усугубила его участь: пленный, и этим уже запятнавший как бы свою честь, советский офицер не мог быть победителем. Наша победа оказалась тогда никому не нужна, кроме нас самих. Александр Печерский был отправлен «для искупления своих грехов», а точнее грехов государства, в штурмовой — штрафной батальон. Шансов остаться в живых там было мало. Здесь он искупал «свою вину» кровью. Искупил. Во время очередной атаки штрафников его тяжело ранило. И только тогда появился документ о его «благонадежности». После войны он вернулся в Ростов, из которого уходил на войну. Но вплоть до 1953 года для бывшего пленного офицера Красной Армии и штрафника Александра Печерского не находилось работы. Об его подвиге забыли. Кроме нас —
тех, кто был с ним в Собиборе и остался жив. Я был у Печерского в гостях в Ростове. Жизнь не сломала его.
Они встретились в Ростове 14 октября 1968 года в день 25-летия своей победы в Собиборе — шесть оставшихся в живых узников: Ефим Литвиновский, Аркадий Вайспапир, Александр Печерский, Алексей Вайцен, Наум Плотницкий, Семен Розенфельд — немногие из тех, кто вырвался из рук палачей.
Возмездие
Палачам и их пособникам не удалось уйти от возмездия. В 1963-1965 годах в Киеве прозвучали судебные приговоры для одиннадцати вахманов Собибора. Эммануил Шульц, Филипп Левчишин и еще 11 были приговорены к смертной казни. Иван Терехов — к 15 годам лишения свободы. Ивана Демьянюка на этом процессе не было. Руки правосудия еще не коснулись его.
Еще один такой судебный процесс над шестерыми охранниками прошел в 1965 году в Краснодаре.
— Я на этом суде выступал, — говорит Алексей Ангелович. Я опознавал этих мерзавцев на следствии. Помню один из них — охранник Зайцев, — я его на всю жизнь запомнил. А еще был вахман фамилии Поденок. Он 20 лет скрывался, работал учителем. А до этого загонял детей в газовые камеры. Вахман Матвиенко давал суду показания, как они стреляли людей и заталкивали их в газовые камеры.
Сколько их таких — стрелявших в людей и толкавших детей и женщин в газовые камеры Собибора еще продолжало жить и ходить по Земле все эти годы? Тот же Иван Демьянюк. В начале 50-х годов он появился в Америке. В 1981 году был лишен американского гражданства и предстал перед судом в Израиле за службу нацистам в лагере смерти Треблинка. В 1988 году был приговорен к смертной казни. Но это решение суда было отменено. Другой суд посчитал, что достаточных доказательств виновности Демьянюка нет. Для того, чтобы уличить убийцу нужны были свидетельства убитых. А они были мертвы и молчали.
Демьянюк вернулся в США. Однако расследование его деятельности продолжалось. Еще 10 лет работы соответствующих служб понадобилось на то, чтобы в 2002 году американский суд все-таки установил, что Иван Демьянюк действительно служил охранником в лагере смерти Собибор. В 2005 году было принято решение об его депортации. И вот 89-летний Демьянюк депортирован в Германию. Его изображения появились в прессе. Вместе с фотографиями огромного кургана из костей и пепла сожженных в Собиборе людей.
— Смотри, как заматерел, — вырывается у Алексея Ангеловича, взявшего из моих рук «Комсомольскую правду» с портретом Демьянюка. В Собиборе он был молодым — на глазах у бывшего узника опять выступают слезы, — но я переживу его все-равно, ведь жертвы должны жить дольше, чем их палачи. Хотя бы для того, чтобы торжествовала справедливость.
Заканчивая беседу с Алексеем Вайценым, я подумал вот о чем: может быть нашим депутатам и президенту России в год 65-летия Великой Победы стоит возвратиться к подвигу Александра Печерского и рассмотреть вопрос о присвоении ему звания Героя России. Пусть посмертно. Пусть с опозданием.
Ведь жертвы, действительно, должны жить дольше, чем их палачи. Хотя бы в памяти.
2010 г.
Дмитрий Плоткин «РУКОПИСЬ, НАЙДЕННАЯ В РЯЗАНИ»
Воспоминания иногда бывают горячее огня. К ним нельзя прикасаться. Каждое такое прикосновение — ожог. Оно вызывает боль, так же как и прикосновение к оголенным нервам.
Но недавно, когда я вновь посетил Алексея Вайцена, он решил поделиться со мной самым дорогим и сокровенным для него. Алексей Ангелович достал из ящика стола белую папку и протянул ее мне.
Возьми, прочитай, произнес Вайцен, — это воспоминания Александра Печерского — руководителя восстания в Собиборе.
Я с волнением взял в руки папку с пожелтевшими машинописными листами. Казалось, что они еще сохраняют тепло рук Александра Печерского. На некоторых листах имелись его пометки.
Это были откровения из дневника заключенного. Дневниковые записи он делал в лагере. И хранил всю жизнь. А потом перепечатал эти еле видимые строчки на пишущей машинке. Может быть для того, чтобы эти строчки сегодня могли прочитать мы.
Правда о «Собиборе»
В рукописи Печерского много того, что я уже знаю от Вайцена: лагерь построили в начале 1942 года по специальному приказу Гиммлера — поблизости от главных ворот — железнодорожная станция, далее — три сектора. В первом — мастерские и бараки для узников-рабочих. Второй сектор — раздевалки для прибывших в эшелонах заключенных. Третий — «бани», в которых вместо воды подавался газ танкового двигателя.
Но свидетельства каждого нового очевидца этого апокалипсиса заставляют содрогаться:
«Кто хоть раз попадал в третий сектор, обратно не возвращался. Там находились свои узники, которые периодически через каждые десять-пятнадцать дней уничтожались, ибо люди не выдерживали и сходили с ума. Все без исключения заключенные этого сектора уничтожались».
Вокруг лагеря было четыре трехметровых ограждения из колючей проволоки, наполненный водой ров и заминированная территория. Через каждые полсотни метров — вышки с пулеметами. Между проволочными заграждениями — вооруженная охрана.
Постоянно в лагере 15 — 20 эсэсовцев и примерно 120 охранников (вахманов). Еще 120 человек из резерва охраны проживало недалеко от лагеря.
«Первый транспорт узников прибыл в Собибор 8 мая 1942 года. Из этого транспорта отобрали молодых здоровых мужчин, а остальных уничтожили.
После в Собибор начали поступать эшелоны — не менее чем по две тысячи человек в каждом».
Поезда с узниками шли из оккупированных Польши, Чехословакии, Австрии, Франции, Голландии.
«Фабрика смерти приступила к реализации гитлеровского плана уничтожения людей».
Это была реализация той самой программы «Рейнхард» — мероприятий по поголовному уничтожению еврейского населения Европы. По ее окончанию подобное было уготовано полякам и другим славянам. Нужно было освобождать жизненное пространство для «Великой Германии».
Вот, они — циничные заявления Гитлера: «Я отдал приказ без сожаления и жалости уничтожать мужчин, женщин и детей. Только так мы можем завоевать жизненное пространство. Польша будет обезлюжена и населена немцами! С Россией будет то же самое, что и с Польшей. Мы разгромим Советский Союз. Тогда грянет немецкое мировое господство.»
О механизме уничтожения людей Печерский рассказывает во всех деталях:
«Когда прибывает очередной эшелон, быстро строятся на аппельплац узники: банно-прачечная команда, носильщики вещей, парикмахеры. От них начинается цикл смерти. Открываются запоры вагонов и выводят жертвы. Люди идут и не имеют понятия, что идут на смерть. Эти люди не знают правду, куда их привезли. Нет смысла ее им говорить — все-равно не поверят. Они идут мимо уютных домов эсесовцев. Затем людям предлагают раздеться и пройти в баню. Женщинам стригут волосы. Потом голых людей направляют в газовые камеры».
После подачи газа и умерщвления людей «бани» проветривались с помощью вентиляторов (фашисты предусмотрели все). Потом команда рабочих выносила трупы. Некоторые из тел были сцеплены в предсмертных судорогах. «Дантисты» открывали рот каждого и выламывали золотые зубы. Трупы порой долго лежали на земле. Летом над ними летало множество мух. Над лагерем стоял смрад от разлагающихся тел.
«Эсэсовец Зигфрид Вольф подходил к голым ребятишкам, которых гнали в газовую камеру, раздавал им конфеты, гладил по головкам и говорил: „Будьте здоровы, дети. Все будет хорошо!“ Обершарфюрер Болендер имел собаку Барри и называл ее „менч“, т.е. человек. Когда он натравливал ее на людей, то кричал собаке: „Человек, хватай собаку!“ Болендер приучил своего пса бросаться на голых людей, которых потом пристреливал. В лагере убивали людей и оказывали почести собакам. Во время похорон немецкой собаки узникам приказали стоять по стойке смирно со снятыми шапками.
Однажды пришел транспорт в сильную жару. В вагонах было много мертвых и раненых. Все были голыми. Так везли людей несколько суток».
«Бесчеловечность мучителей не знала границ. Эсесовцы вытащили из вагона старика и его сына. Сыну приказали повесить отца, за что ему обещали сохранить жизнь. Мужчина отказался. Были попытки спрятать маленьких детей в ворохах одежды и мусоре. Но эсэсовцы их находили. Полугодовалого ребенка убили лопатами...»
В то, что это могло быть, трудно поверить. Но воспоминания Печерского не оставляют надежды на сомнения.
«Некоторые в бане шли к кранам за водой. Но с потолка через широкие металлические трубы медленно ползли темные, густые клубы газа, нагнетаемые танковым мотором. Отчаянный плач, крик детей сливались в один страшный вопль. Матери судорожно прижимали малышей к груди или, положив на пол, укрывали их своими телами, желая хоть на некоторое время отдалить их смерть».
А что чувствовали исполнители этих бесчеловечных акций?
«Мне приходилось видеть их лица после „работы“, после того, как они удушили тысячи невинных женщин и детей», — рассказывает в своих воспоминаниях Печерский, — какое геройство было на их лицах, сколько самодовольство. Как-то Френцель вывел из бараков группу больных рабочих. Среди них был больной голландец. Он шел, шатаясь и едва держась на ногах. Жена голландца, узнав, что ее больного мужа ведут на «фабрику смерти», не помня себя от ужаса, бледная как полотно, кинулась за колонной и, нагнав ее, крикнула: «Изверги, вы уводите моего мужа на смерть, так берите же и мою жизнь» Она схватила мужа за руку и, не отрывая от него взгляда, пошла рядом с ним в колонне смертников«.
Пламя Собибора было видно за много километров. Запах обгоревших трупов распространялся по округе. Из-за него было трудно дышать. Но палачи дышали нормально. Им, видимо, был приятен этот запах, он напоминал о проделанной «работе».
Побег из ада
Александр Печерский — высокий статный лейтенант Красной Армии, попал в плен раненым. Немцы не сразу прояснили его еврейскую родословную. А когда выявили это обстоятельство, то отправили сначала в Минское гетто, а потом в Собибор. Там его случайно оставили в живых, направив в рабочую команду.
В первые же дни в лагере произошло то, что заставило всех заключенных зауважать советского офицера. Во время работ его подозвал комендант первого сектора Карл Френцель, заявив, что если за пять минут «русский зольдат» расколет топором огромный пень, то получит пачку сигарет и еду, а если нет, то он будет избит плетьми.
Печерский расколол. Но когда Френцель протянул ему сигареты и хлеб, он изможденный и голодный, отказался от этого искушения, заявив, что сыт и лагерной пищи ему вполне хватает. Френцель мог застрелить его, отправить в газовую камеру. Но не сделал этого. Может быть, потому что почувствовал силу духа этого человека.
С той минуты Печерский стал для заключенных непререкаемым авторитетом. Это позволило ему за три недели сплотить вокруг себя лагерников из разных стран мира и вдохновить их на восстание.
Для того, чтобы он мог перемещаться по лагерю и разговаривать с людьми, заключенные познакомили его с девушкой из Голландии по имени Люка. Он вроде бы общался с возлюбленной, но на самом деле обсуждал с рядом стоящими заключенными детали побега. Перед побегом Люка подарила Александру самое дорогое что у нее было: рубашку убитого немцами отца.
Восстание было намечено на 14 октября 1943 года. В лесах еще была листва, которая позволяла в них укрываться. Да и комендант Собибора Франц Рейхслейтнер уехал в Германию. Его обязанности исполнял унтерштурмфюрер Иоганн Нойман.
У обреченных на смерть людей, из оружия было несколько топоров и самодельных ножей.
К четырем часам дня портные, сапожники и другие мастеровые первого сектора пригласили в свои мастерские большинство эсэсовцев, заказавших им пошить одежду и обувь. Что произошло дальше — в рукописи Александра Печерского.
«Нойман прибыл в портняжную мастерскую на двадцать минут раньше срока. Нойман снял мундир и ремень с пистолетом в кабуре. К нему подошел портной Юзеф и начал примерять костюм. Заключенный Шубаев схватил топор и со всего размаха ударил Ноймана обухом по голове. Труп его бросили под койку в мастерской и закидали вещами.
Так у восставших появился первый пистолет.
«Ровно в четыре часа явился в сапожную мастерскую штурмфюрер Геттингер. Когда он сел примерять сапоги, Аркадий Вайспапир одним взмахом топора зарубил его. Десять минут пятого в сапожную зашел штурмфюрер Грейшут. Он тут же был убит заключенными Лернером. Уничтожили четырех фашистов и во втором секторе».
Кабели связи и подачи электротока на заграждение к этому времени уже были повреждены. Автомобили немцев выведены из строя. Непунктуальность спасла Карла Френцеля. Он вовремя не пришел осмотреть заказанный им шкаф и остался жив.
На вышках и у ворот оставалась охрана из вахманов.
Около пяти часов раздался сигнал к построению. Заключенные вышли на плац. И тут Печерский крикнул: «Товарищи! К воротам!» Его слова заключенные стали повторять друг другу на идише, французском, чешском, польском и других языках Европы.
Заключенные бросились к центральным воротам и оружейному складу.
Оставшиеся в живых немцы и часовые стали стрелять. Но толпа заключенных сметала их на своем пути. Заключенные рвали проволочное заграждение, бежали по минному полю. Многие из них подрывались. По их телам бежали другие.
Печерский вспоминает:
«По плану надо было на минное поле бросать камни, доски, чтобы обезопасить его, но в суматохе этого никто не делал. Вокруг был сплошной ад: стрельба, взрывы гранат и мин, пулеметный огонь».
Они бежали из ада, «от страшного запаха горящих человеческих тел».
Первоначально спаслось около 300 заключенных. Они прорывались группами в разных направлениях.
В группе Печерского был самые преданные ему люди, среди них и Алексей Вайцен. Они шли через территорию Польши к своим. Они шли, чтобы вновь воевать с фашистами в рядах Красной Армии.
Их пытались выследить с немецких самолетов. Их искали полицаи и немецкие войска. Их выдавало немцам местное население. Большинство из бежавших заключенных погибло, в том числе и Люка.
Через несколько дней после восстания немцы по приказу Гиммлера убили всех заключенных, которые не стали участвовать в побеге, снесли бараки, вырыли столбы, сняли колючую проволоку и перепахали землю пропитанную кровью людей.
По немецким документам, на этой земле погибло 250 тысяч человек. По подсчетам, сделанным Александром Печерским и его товарищами — гораздо больше.
Вопреки всему, группа Печерского смогла дойти до Буга, переправиться на территорию Белоруссии и влиться в партизанские отряды Брестского соединения. Алексей Вайцен вошел в отряд имени Фрунзе, а Печерский — в отряд имени Щорса. Они сражались в партизанах до самого соединения их отрядов с частями Красной Армии.
Ему изменила Родина
Но как только партизаны соединились с частями Красной Армии, Александр Печерский был направлен компетентными органами в фильтрационный лагерь, а потом в 15 отдельный штурмовой стрелковый батальон. Это была разновидность штрафного батальона. Государство чего-то не смогло ему простить: то ли того, что он — офицер, попал в плен, то ли еще чего. Выжить в штурмовом батальоне шансов было мало. Но он выжил. В одном из боев в августе 1944-го его тяжело ранило. И тогда появилась справка о том, что свою вину перед Родиной Александр Печерский искупил кровью.
Долгие месяцы он провел в госпиталях. В одном из них он познакомился с медсестрой Ольгой Ивановной. После войны она стала его женой. Но хоть и окончилась война, до спокойной жизни и семейного счастья было далеко. После окончания войны его арестовали по подозрению в предательстве, ведь был у немцев — неважно в каком качестве. Арестовали заодно с братом — заместителем директора Ростовского театра музыкальной комедии. Брат умер в тюрьме. Александр Печерский умереть не успел. Его выпустили. Никаких данных о каком-нибудь его сотрудничестве с врагом, добыто не было.
Но еще долгие годы Печерский не мог устроиться на работу. Чтобы не жить на иждивении жены, научился плести поделки и вышивать крестиком картины. Это были потрясающие работы.
Потом ему разрешили выступать с воспоминаниями. Его стали приглашать в школы и на предприятия.
Иван Демьянюк все эти годы безбедно жил на Западе. Снился ли ему лагерь смерти? Возвращала ли его туда память?
Суд над фашизмом
Через 20 лет после войны на месте «Собибор» воздвигли памятник Мученичества и Смерти: огромный курган диаметром 50 метров из костей и золы от сожженных тел. Курган — на метровом цоколе с окошками. Через окошки видно его содержимое: останки уничтоженных людей — человеческие кости, волосы, зубные протезы.
Чуть раньше, в 1962-м, Печерский был приглашен в качестве свидетеля на судебный процесс над охранниками Собибора в Киев. Вот что он рассказывает о подсудимых.
«Я не мог смотреть на них спокойно, сколько трусости и ничтожества было на их лицах. Они — эти „герои“ над беззащитными женщинами и детьми, дрожали за свои ничтожные жизни. Они потеряли человеческий облик и стали пособниками фашистских людоедов».
На этом процессе подсудимый бывший охранник Собибора Матвиенко на вопрос судьи: «Кого вы убивали?» ответил: «Убивали мы детей, стариков, старух... Крик, шум, вой — жуткое дело, сейчас представить невозможно. Людей раздевали догола. А вахманы расстреливали их и толкали. И я стрелял. Сзади стояли обервахман (старший вахман) и немец — куда денешься?»
Вахманов у фашистов в охране Собибора было много. Старших вахманов — единицы. Такое звание присваивалось за особые заслуги.
Как заявил Алексей Вайцен, подсудимый Иван Демьянюк в Собиборе служил старшим вахманом. Значит, были у него особые заслуги перед нацистами.
Печерский в своих воспоминаниях рассказывает, что заключенных водили в лес на заготовку древесины. Древесина нужна была и для строительства и для сжигания трупов убитых людей.
Вайцен припоминает, что именно на заготовку дров старший вахман Иван Демьянюк и водил заключенных. И на момент восстания Демьянюк оказался в лесу. Может быть, поэтому и остался жив.
В апреле 1963-го суд приговорил десять охранников лагеря Собибор к смертной казни. Еще трое были приговорены к высшей мере наказания в 1965 году.
Суды в Германии к палачам были снисходительны. Те, кто был виновен в гибели десятков тысяч людей получили по несколько лет тюрьмы, а некоторые и вообще были освобождены от наказания — не хватило улик. Мертвым «тяжело уличать» живых.
Неизвестный герой
Узники Собибора из СССР немецким правосудием были заслушаны только через сорок лет после восстания — в 1984 году в Донецке на выездном заседании земельного суда города Хагена.
Судьи считали, что советские военнопленные были в лагере всего 22 дня, после чего организовали восстание, и мало что могут рассказать по-существу.
Но организовав и возглавив восстание узников Собибора, офицер Красной Армии Александр Печерский совершил подвиг, аналогов которому не было в истории Второй мировой войны. Это было единственное в середине войны закончившееся победой восстание узников фашистских лагерей смерти. К сожалению, Родина забыла об этой победе.
В память о подвиге Печерского Соединенные Штаты Америки воздвигли стелу и сняли художественный фильм «Побег из Собибора». В Израиле его именем власти назвали улицу.
В России в честь Александра Печерского нет ничего.
Дмитрий Плоткин
2010 г. Заслуженный врач России Владимир Седин,
проводивший медицинские обследования жителей Кораблинского района, награжден международной общественной наградой — орденом Гиппократа
БЕЗ ПРАВА НА ОШИБКУ
Со врачом Владимиром Ивановичем Сединым судьба впервые меня свела в городе Скопине в далекие 80-е. Он тогда работал хирургом районной больницы и по совместительству судебно-медицинским экспертом. Я — следователем местной прокуратуры.
На первый же выезд на место происшествия понадобился человек с медицинскими познаниями: в одном из сел под кустом обнаружили брошенного новорожденного ребенка.
«Давай Седина возьмем с собой», — посоветовали мне работники милиции.
«Седина, так Седина,» — подумал я. На желтом УАЗике с синей полосой мы подъехали к многоквартирному дому, возле которого сидело пять-шесть старушек. Участковый с оперативником забежали в подъезд и уже через несколько минут вышли оттуда вместе с высоким коренастым коротко стриженым мужчиной.
«Смотри, смотри — «дохтора» арестовали защебетали старушки.
«Не волнуйтесь — вернусь» весело ответил соседкам «дохтор» Седин.
Я оценил его тонкий беззлобный юмор, сразу располагавший к нормальному общению. Приехав на место происшествия, Владимир Иванович сразу же обратил мое внимание на цветную ткань, в которую был завернут ребенок: «шторка, такие на окнах вешают.» Его «пророчество» оказалось верным. Уже через полчаса участковый доложил мне, что дом с такими шторками установлен. Там мы и отыскали молодую мамашу, решившую избавиться от нежеланного дитя.
Потом были еще десятки дел, по которым мы работали бок о бок с молодым судебным медиком. За это время него родились дочка Ирина и сын Илья. Впрочем, появление детей в его семье, видимо, изначально было обусловлено родом деятельности супруги Владимира Ивановича Ларисы. Она работала врачом-акушером родильного дома. Мы даже пошутили, что исполняет Лариса свой женский долг, не отходя от рабочего места.
Я постоянно встречался с Сединым во время освидетельствования потерпевших и видел, как скрупулезно он осматривал у них каждый кровоподтек или повреждение. Он не хотел и просто не мог что-то упустить. Ибо, как никто другой, знал, что именно от его дотошности порой зависит будет ли установлена по делу истина. И все-таки в первую очередь он всегда был хирургом, классным, высокопрофессиональным врачом.
Со своей очередной «нестандартной» пациенткой судьба свела его, как и со многими другими, совершенно случайно.
Жила-была молодая девушка — все как у многих: мама с папой, нормальная квартира с балконом на четвертом этаже и обеспеченная жизнь. Но поселилась у девчонки в сердце любовь к взрослому мужчине. Родители ее выбор не одобрили и запретили ей встречаться с любимым. И тогда девчонка вышла на балкон, перелезла через перила и шагнула вниз...
В результате — перелом позвоночника, тяжелые травмы и парализация нижней части тела. Консилиум прибывших врачей-консультантов вынес неутешительный приговор: полная неподвижность. Хирурги в бессилье опустили руки: сломанный позвоночник можно было только зафиксировать. Но это не вело ни к восстановлению подвижности, ни к обретению потерянных функций. Девушка была обречена.
И тогда обычный скопинский хирург-травматолог Владимир Седин решил сделать невозможное. Он попросил приехать в Скопин своего сокурсника по институту московского хирурга Владимира Доценко, разработавшего доселе невиданный способ операций на позвоночнике через разрез на передней брюшной стенке. Такая операция считается высоко технологичной и проводится в стенах одного из столичных специализированных институтов. Хирург должен видеть каждый миллиметр операционного поля. Для этого нужен специальный электронный микроскоп. В Скопине не было ни специализированного столичного института, ни электронного микроскопа, ни спецоборудования — только руки хирургов и их отчаянное желание помочь несчастной девушке.
На транспортировку больной в Москву времени не оставалось. Сдавленный спинной мозг мог окончательно прекратить свою деятельность в любую минуту. Владимир Седин и Владимир Доценко стали к операционному столу здесь же — в Скопинской районной больнице. Шесть часов ювелирной работы: разрез брюшной стенки, освобождение спинного мозга от осколков поврежденного позвоночника, установка искусственного позвонка. И ни одного лишнего движения рук. Любое неправильное движение могло привести к трагедии. Операция прошла успешно. Вскоре у больной восстановились утраченные функции. Она встала с кровати и вышла к пришедшим ее навестить родителям. Сейчас она ходит по Скопину и лишь иногда вспоминает о том, что тогда произошло с ней.
Для хирурга Седина эта была обычная работа: операция мирового уровня в рязанском районном центре. Об этом успехе врачей не писали газеты, не говорило радио и не производились салюты.
Все продолжало идти своим чередом. Так бывает часто. Жизнь людей нередко стоит из маленьких подвигов, которые мало кто замечает и о которых мало кто знает.
Последнее время Владимира Ивановича Седина многие жители Скопинского, Милославского и Кораблинского района знают еще и как врача ВТЭК. Ему приходится определять степень трудоспособности тех, кто потерял здоровье, а это непростое занятие.
На книжной полке у врача Седина я как-то увидел иностранные книги по блокированию болей и их переводы на русский язык, сделанные на печатной машинке.
«Да вот, попросил переводчиков перевести нужную мне иностранную литературу» — промолвил врач.
«А у меня, как раз, приступ остеохондроза, может попробуем заблокировать? — спросил я — Вот руку с трудом подымаю.»
Дальше все произошло, как в сюжете «испытано на себе». Владимир Иванович набрал в шприцы какие-то лекарства, нащупал на моей спине какие-то точки и сделал в них два укола. Через несколько минут боль исчезла и я на долгое время забыл о своем недуге.
А потом я приехал в Скопин вместе с известным английским кинематографистом Ричардом Дентоном. В его биографии были документальные фильмы, снятые им и в Африке и в Австралии. Здесь же он снимал документальный фильм о скопинском маньяке Викторе Мохове, более 3 лет державшем в подвале гаража молоденьких рязанок Лену и Катю. Так уж получилось, что гараж маньяка оказался поблизости от дачного дома Седина. Зашли к Владимиру Ивановичу — может чего для фильма расскажет. А врач только что собрал выращенную им клубнику и заготавливал на зиму варенье. Вот тут-то он по настоящему, по-русски, угостил англичанина: поставил перед ним чайник с чаем из рязанских трав и полный тазик теплого клубничного варенья. Дентон потом мне сказал, что он объездил весь мир, был на всех континентах. Но никто и нигде его так не угощал, даже предположить не мог, что в состоянии съесть столько варенья! Можно позабыть Африку и Австралию, но рязанский Скопин и врача «Володимира» с тазиком клубничного варенья он будет помнить всю жизнь.
Дмитрий Плоткин |