Священномученик Николай Погостинский

Родился 23 апреля 1901 года в селе Гусевский Погост Касимовского уезда Рязанской губернии в семье крестьянина-плотника Никиты Николаевича Карасева и его жены Екатерины Васильевны.

Окончил учительскую школу. В 1937 году в семье Николая Никитовича и супруги его Марии было трое детей: сын Василий девяти лет, дочери Нина и Александра — четырнадцати и десяти лет. Личное хозяйство его семьи состояло из дома с надворными постройками да одной коровы. До революции Николай числился служащим, совмещая повседневные труды и заботы с посильным служением в местной церкви в качестве певчего и псаломщика.

В 20-е годы XX века он был рукоположен во диакона к местной Преображенской церкви и долгое время, несмотря на гонения, усиливавшиеся из года в год добросовестно исполнял церковное послушание.

Государство, объявившее войну Православной Церкви и своему народу, пыталось всячески дискредитировать в первую очередь добросовестных и усердных священно-церковнослужителей. Отец Николай в первый раз был арестован органами НКВД в 1935 году по подозрению в поджоге леса, но за отсутствием доказательств через месяц его освободили.

Во священника о. Николай был рукоположен незадолго до ареста, который последовал 27 сентября 1937 года. Арестован он был все по тому же мифическому обвинению в «участии в контрреволюционной повстанческо-террористической организации». Читая протокол допросов тех, так называемых следственных дел, удивляешься стандартности выдвигаемых ложных обвинений и монотонной однообразности вопросов. Почти в каждом вопросе звучат слова: «следствие располагает точными неопровержимыми данными...», «следствию доподлинно известно», «у следствия есть факты...». Но никаких данных, никаких фактов не приводится и, как правило, человеку предлагается добровольно сознаться в причастности к тому, что он слышал в свой адрес впервые на следствии.

Кроме того, следователи, ведя протоколы и желая быстрее закрыть дело, к словам обвиняемых приписывали показания не их самих, а лично выдуманные. Главное, чтобы придуманное вписывалось в общий сценарий кровавого спектакля. Затем изможденному допросами, а порой и пытками человеку предлагалось подписать якобы записанное с его слов.

Так было и в данном случае, но не таков был о. Николай. Допросы его проводились с сентября по декабрь 1937 года. Его пытались заставить принять ложные обвинения, но он спокойно все отвергал. В ответ на издевательства следователей о. Николай противопоставлял некое юродство.

Надо отметить еще и то, что о. Николай был человек бесстрашный и заведомо зная, что может последовать в те времена за преданность Православию и свидетельство об Истине, он не только не убоялся в самый разгар гонений принять священный сан, но и сознавая, что мученический путь его уже начался, вел себя спокойно и бескомпромиссно. Еще в октябре 1936 года он смело выступил во главе верующих Погостинского прихода с требованием открыть церковь, которою сельский совет временно закрыл в связи с «эпидемическим заболеванием». И хотя в приходе было два священника, и о. Николаи был вторым и более младшим, но первым свой голос в защиту церкви возвысил именно он. Тогда верующие своего требования добились.

На последнем допросе 1 декабря 1937 года в тот момент, когда о. Николай должен был подписать протоколы с якобы его показаниями, он, взяв их, разорвал на мелкие клочки. Об этом в следственном деле имеется акт с подписью сотрудников РО УНКВД. Что последовало вслед за этим в отношении о.Николая со стороны усердных сотрудников НКВД нетрудно догадаться.

Дело о Николая Карасева было передано на рассмотрение «тройки» при УНКВД по Рязанской области, постановлением которой от 6 декабря 1937 года 58 п.10-11 он был приговорен к расстрелу вместе с группой невинно осужденных священников и мирян.