Две реки

Близится очередной фестиваль «Рановское лето», накрепко связавший поселения на берегах Рановы в желании признаться в любви этой малой, но сильной и стойкой реке, каких в России не мало, но Ранова — одна. Вот и я признаюсь в своих искренних чувствах двум рекам Хупте и Ранове.

Хупта река находится в черте города, потому доступна каждому жителю Ряжска с малого возраста; можно сюда отправиться со старшими членами семьи. Чуть подрастёшь, отправляйся один со сверстниками. Если ты ещё и обладатель «спасательного круга», т.е. камеры от колеса мотоцикла или машины, считай что ты капитан судна, а пока кати круг перед собой с гордостью, ведь не у всякого есть то, что даёт возможность бесконечно долго держаться на воде. Хупта 50-ых полноводная спокойная раздольная, течёт по моей памяти от Столповки, где летом сооружали узкий тесовый переходной мостик. Вверх по течению по обоим берегам богатые сады и огороды совхоза «Ряжский» и земельные участки частников, что всегда были напоены от щедрот её. Именно отсюда, на протяжении от Малинового оврага и до плотины, где находилась старая мельница, Хупта была нам (детям послевоенных лет) хорошо знакома.

На крутом берегу домики Набережной, а у воды на цепях, почти возле каждого дома, лодки. В дошкольные годы старший брат брал нас младших с собой покататься (за один рубль греби вёслами целый час). Улица Набережная, разорванная ландшафтом, начинается у места впадения Малинового ручья в Хупту, прерывается сразу за водокачкой; около старой бойни лепятся несколько маленьких ветхих домишек, а потом несколько домов по краю Ямского луга далеко от берега, как бы и не относятся к Набережной вовсе.

Ещё десяток домов под нечётными номерами на правом берегу; так что поплутаешь изрядно, наспрашиваешься, раздосадуешься на неразбериху, пока отыщется нужный тебе дом. У деревянного моста добротная мостушка; мы с сестрой и мамой зимой и летом приходили сюда полоскать бельё. Мостушка просторная, места хватало сразу нескольким женщинам, но случалось, что собиралась очередь, т.е. пользовались такой возможностью многие. Отсюда можно было рассмотреть «быки», громоздкие, мрачные. Они в ледоход защищали мост, мощно упершись в дно. В начале весны интересно было наблюдать за заготовкой льда для хранилищ; в ту пору про холодильные установки ещё не слыхивали.

В половодье Хупта перекатывалась через правый пологий берег, достигая Столповки, затопляя Лиман, а в иные годы в области Береговой переливалась через дорогу, соединяясь с бурлящим правобережным притоком, почему-то величаемым Дунаем. Многие улицы оказывались в воде, становясь «судоходными» для деревянных и резиновых лодок. «Быки» внушали некоторый трепет своим грозным видом, но мальчишки ухитрялись нырять с них, хотя это было не безопасно.

В более поздние годы, подплывая к «быкам» близко, я обнаружила много массивных подводных брёвен, наверное, они служили сваями для укрепления дна. Излюбленными местами для нашего летнего времяпровождения были песчаные пляжи с мелким ракушечником выше по течению от Спасова родника, чья ледяная напористая струя била из чугунной трубы и сбегала ручейками к реке. Несмотря на величавое спокойствие, Хупта почти каждый год забирала чьи-то жизни, потому что изобиловала ямами и придонными родниками; она словно не допускала непочтительного к себе отношения. Зимами Река превращалась в санную дорогу, ребята расчищали площадки для игры в хоккей, любители зимней рыбалки сидели вдоль всей Хупты у пробитых пешнями лунок.

В бесснежные редкие зимы река оставалась долго под толстым прозрачным гладким льдом; катись на снегурках, привязанных к валенкам, или на беговых коньках, или на самокатах, или на финских санях до самой Введеновки. Сейчас о таких средствах передвижения помнят, разве что, мои сверстники. Лет пять назад после очень долгой разлуки с Хуптой я решила проведать Спасов колодец, т.к. до меня дошла молва, что его обустроили. Действительно, деревянный почерневший от времени сруб заменили бетонными кольцами, закрыли колодец и водрузили над ним крышу. Вода по нержавеющей стальной трубе теперь изливалась из земных глубин. К сверкающей трубе с двух сторон ведут удобные ступеньки. Хорошо же! Но строгость, благость и первозданность, что источал прежний облик святого колодца, всё-таки исчезли или поубавились, несмотря на иконки, оставленные здесь благодарными людьми. В наше время такое, слава Богу, не возбраняется. Меня поразило запустение самой улицы Набережной, её умирание: из всего порядка домов возле родника осталось три жилых здания, остальные полуразрушенные или заколоченные. Удручающая картина заброшенности улицы усугублялась скорбным видом самой Хупты — доброй реки моего детства: вода далеко отошла от берегов, заросших корявыми кривыми деревцами вездесущего неприхотливого клёна, камыш буйствует по окоёму и на середине реки.

На пологом берегу стоят несколько дач у самого берега, как приговор, что большой воде здесь более не бывать. Только периодически устремляющиеся к роднику частники на своих авто оживляют улицу. Водители наполняют вместительные ёмкости, заполняют ими кузова машин и пробираются по узкой дороге до улицы Пушкина. Если смотреть от родника вниз по течению, не увидишь ни мостков, ни лодок, только стайки уток и гусей с кряканьем и гоготанием бороздят обмелевшую реку да заметное оживление на новом мосту, что соединил оба берега реки чуть ниже по течению вместо старинного. Печаль объемлет сердце, ведь когда-то жизнь здесь бурлила, была наполнена детским смехом, довольством отдыхающих и загорающих, соревновательным духом пловцов и гребцов, горожанами, идущими за водой к Спасову колодцу. Да, родник жив, но и он вряд ли доволен произошедшими переменами всего за полвека. А эта улица могла бы стать нашей «Рублёвкой», но не стала; и совсем далеко отсюда Ряжское «Поле чудес». К сожалению, река моего детства обессилела, обмелела, словом, состарилась, как и дети, что были тут когда-то счастливы, прикаенны, обласканы в любое время года. Хотя и поздно, но спохватились мои земляки о помощи реке: два года бороздила техника по Хупте, освобождая её русло от камыша, а побережье от зарослей, пока с минимальным успехом. Река — не родник, её не так легко обустроить. Вот и течёт Малая река моей Малой родины от истока своего до слияния с другой Малой рекой Рановой и от первых воспоминаний моих до настоящих дней, наполняя судьбу своим влиянием. Осталась она и со мной гордая и спокойная с её разливами и ледоходом, с её детскими пляжами и крутыми обрывами, (где гнездились стремительные стрижи), с её щедростью и живительной силой и в благодарной памяти, и на фото, и в моих собственных стихах.

Встречи с Рановой

Я снова здесь у милых берегов,

А ты, как прежде, сдержанно сурова,

Позволь и мне без лишних слов

Побыть с тобой в тени ольховой,

Где обсуждает ветер с камышом

Твою обманчивую скромность,

Воды твоей бесстыжий шёлк

И омутов страшащую бездонность

Здесь столько раз мой укреплялся дух

В молитвенных прибрежных кельях,

Здесь столько пестовано дум

В твоих прохладных колыбелях.

Как дом родной, как старенький причал,

Как всех дорог запутанных развязка,

Ты — юности пресветлая печаль,

Ты — детства памятная сказка.

Река Ранова бежит издалека по Ряжской земле от лесочка к лесочку, петляет; не понять, толи прячется, толи заманивает. Моя первая встреча с ней состоялась тоже в дошкольном возрасте, когда отец косил сено на выделенной делянке на её правом берегу. Кроме того иногда удавалось увязаться с компанией старшего брата, несмотря на расстояние в пять км, которое надо было одолеть пешком. Хочу заметить, что подростки обживали берега Рановы в разных местах преимущественно от места своего проживания: Рыбачка, Городок, Добрая Воля были доступнее ребятне с Тужиловки, Горюнков, Хапотки, Фофоновской слободы. То, что ниже по течению (Драбадан, Журавлиная яма, Шатура, Шофёрка) было «во владении» других слобод, т.е. Ямской, Стрелецкой, Пушкарской и Захупты.

Во времена моего взросления мало кто имел велосипед, невольно интереснейшие места края осваивались только пешком. В «безлошадной» стадии нашим излюбленным местом стал Драбадан. Дорога пролегала через улицу Стрелецкая до Стрелецкой будки, где хозяйствовала семья будочника: коровы, козы, куры, собаки спокойно разгуливали вокруг дома. Перейдёшь рельсы — колодец с бадьёй; вода ледяная до ломоты зубовной. Пей — не хочу и никто никогда не оговорил, что, мол, без спроса хозяйничаем. Да и дети тогда не позволяли баловства, а пили воду от жажды или «впрок», так как до чистого ручья — ого, как далеко.

География тех мест до сооружения Рыбхозовских прудов была иная: через полтора-два км от железнодорожного полотна, возле Стойла на пути болото с густой грязью и тёмной водой с водорослями, надо было, подобрав подол платья, пересечь преграду. Страшны были не грязь и глубина, а возможность наличия пиявок. Теперь я точно знаю, что эти мерзкие особи предпочитают чистые водоёмы, как, например, на Стойле: озерцо с песчаным дном, сюда отец иногда привозил нас на мотоцикле. Тут точно водились лошадиные пиявки; наплескавшись у бережка, мы наблюдали их извивающихся чёрными лентами в прозрачной воде. «Стойло» действительно было стойлом для городского большого стада: здесь и травы сочные, и водопой удобный, и дневная дойка. По полуденной жаре женщины с подойниками приходили к кормилицам своих семей, этакий клуб по интересам, выход в люди. Вижу, как группами и по парам возвращаются они с драгоценной ношей в низко спущенных на лоб косынках, аккуратные удовлетворённые деловитые. Опушка леса приветливая, цветы, птичье многоголосье; непременно и кукушка подаст узнаваемый голос. Каждый из нас всерьёз считал её кукование, надеясь на птичью щедрость. Наезженная телегами дорога ведёт вглубь.

Слева от дороги кордон лесника, собаки оглашают лес лаем, но близко не подходят, что стало и для нас привычным, не бояться их предупредительного лая. Выходим на поляну, что отделена от следующего лесочка ручьём, через ручей старательно уложены жёрдочки, вода чистая — хочешь умойся, а хочешь напейся. Ручей журчит, будто разговаривает, спеша по своим неотложным хлопотам, и где-то неподалёку впадает в утиное болото. На поляне старый одинокий дуб с дуплом у самой земли, которое хотелось примерить на себя, хотя это несколько и страшновато — кто знает, чьё это жилище, не явится ли неожиданно хозяин. И вот, в пяти минутах ходьбы отсюда открывается маленькая поляночка на берегу, окаймлённая дубравой, черёмуховыми кустами, бересклетом. Это и есть наш Драбадан. Название возникло от лесника-хозяина кордона Николая Фёдоровича Ромашина: у него на все случаи жизни была присказка «мать драбадан», что могло выражать удивление, восторг, неудовольствие, гнев и т.д., произносилось с соответствующим выражением. Этот лесник жил и трудился во времена, когда служба лесного хозяйства была серьёзно организована. Он отводил покосные делянки, места вырубки, заботился о вверенных ему лесных угодьях. Благодаря его нелёгкой службе наш Стрелецкий лес и сейчас дремуч, роскошен, богат зверьём, птицами, грибами, не говоря уже о красотах его. Образ лесничего тоже запечатлён мною навсегда: около маленького домика возле центрального рынка лошадка с телегой, на телеге три невероятные красавицы: жена и дочери Николая Фёдоровича, он сам молодцеватый в форменном костюме, в кирзовых сапогах, усатый, с задорным чубчиком тёмных волос, густыми бровями. Семья прощается со старой женщиной в долгополой одежде. Женщина сидит на низеньком крылечке своего «игрушечного» домика, добрая мягкая, видимо, бабушка девочек, чья она мать — не знаю, спросить уже некого; никого не осталось, как и маленького домика. Местечко на Драбадане «обустроено»: кострище с кольями, турник между стволами дубов, толстая верёвка с перекладиной свисает над водой с мощного сука, у воды сходни лесенкой. Этот порядок поддерживался сменяющимися поколениями юных романтиков. Под корягами оголённых корней всегда найдёшь соль и спички.

На противоположном берегу Добрая воля, близко от реки загон для скота, а вдалеке риги, дома, сараи, хлева; некоторые строения крыты соломой. Современные добротные дома — дела последних десятилетий. Река в этом месте узкая, можно перенырнуть, а не то, что переплыть. Лес шумит, птицы поют, река тоже поёт чистыми переливами, запахи пьянят, сливаясь в единое целое. Тут душа отдыхает, наполняется восторгом и вдохновением. На том берегу другая жизнь, деревенская добрая вольная, и название места многозначительное — Добрая Воля. Кажется мне, когда-то люди по доброй воле своей выбрали это место для жизни с её заботами, но и щедрым привольем. Добрая воля меняет обличье, разрастается, в основном за счёт дачников. А вот, например, Шатура оставила после себя только холмики на местах бывших строений, но и их всё более стирает неумолимое время. По рассказам моей учительницы Ираиды Сергеевны Ларионовой, чьё детство прошло в Шатуре, было и здесь многолюдье, была мельница, а здешняя детвора в Рановских водах чувствовала себя, как рыба.

Широко и раздольно разливает Ранова вёснами свои и пришлые воды по всей пойме. Когда же войдёт она вновь в законные берега, оставит множество лужиц и болот, которые поблёскивают зеркальной гладью, отражая и множа картины летнего неба. Именно летом в одной такой луже друг мой Женька поймал большого карпа с чешуёй золотисто-медного цвета, а чешуйки в пятак каждая. Женька нёс свою добычу домой в майке, словно в сачке, и сиял сам, как начищенный медный таз. Видно было, другие пацаны сникли от досады и зависти, что удача выбрала Женьку. Насколько же была богата Ранова рыбой всего полвека назад: щуки, караси, лещи, налимы, сомы огромного размера, конечно, водились раки. Одного сома длиной во всю телегу когда-то вёз со стороны сенного рынка дядя Ваня Романец (известный в городе рыбак) по нашей булыжной мостовой на улице Ленина в сопровождении «эскорта» ребятни испуганной и удивлённой. Ещё один сом однажды был принят за бревно моим знакомым. Когда юноши после разлива пробирались через болота к реке с целью порыбачить, Саня Нехорошев наступил на «бревно», а оно ожило и уплыло. Рассказ очевидца и участника этого события сильно меня впечатлил: какие неразгаданные тайны, какие сокровища, каких великанов скрывает в себе маленькая речка Ранова. Зимами я тоже встречалась с Рановой, укрытой льдом и снегом с промоинами у берегов, в которых хлюпала вода, то толкаясь в берег, то отступая под лёд. Эти промоины гнали прочь беспечность, призывая продвигаться берегом. Всё спит заворожённое зимними сказками, а река бежит, не останавливаясь, подо льдом и снегом сохраняя свою загадочную жизнь. Но более всего нагляделась я на лесную дикарку в летнее время: стремительно несётся она, шевеля космами водорослей, омывая цветы лилий и кувшинок, их глянцевые блюдцеобразные листья на длинных пористых стеблях. Вечно беспокойный камыш борется с течением и тревожно шумит, тщетно стараясь захватить новые площади водного пространства. Ивы растут прямо из воды, и будто распахнутые врата в речное великолепие, зовут вспугнуть, расплескать и гладь, и рябь, и бегущие волны. Прибрежные кусты, деревья и даже травы, отражаются в реке, отчего в тени вода зелёная. Всё это щедро залито солнцем, и всё шевелится, плывёт, переливается, и всё это вбирает зрение, душа, память.

Осенью Ранова суровеет, вода приобретает цвет стали, цепенеет от надвигающихся холодов, перешёптывается с дождями, бьётся волнами в притихшие берега и без устали катит, катит свои поскучневшие воды до слияния с Хуптой. Потом спешит она до Пехлеца, к нашим Кораблинским соседям, чтобы и там удивлять богатым великолепием, незамутнённой чистотой, неразгаданными тайнами. А вот ледостав остался не замеченным мною, но что в такое время делать на реке? На днях же посчастливилось не пропустить начало и этого явления на Шофёрке, (небольшой участок Рановы ниже теперешнего Рановского моста). Удивительно, как вольнолюбивая река сопротивляется ледяному плену. В конце ноября температура, наконец, опустилась много ниже нуля, и мороз поспешил приковать речку к берегам широким ледяным поясом. По краю пояса образовались матовые наплывы — след борьбы бегущих волн и мороза; далее широкая полоса из ромбов и треугольников с оснеженными сторонами размером от трёх до пяти сантиметров. Образовалось мозаичное панно, шириной более метра, достойное покоев Снежной королевы. Далее лёд совершенно гладкий тонкий прозрачный, как стекло. Подобные картины являли оба берега. Узенький ручеёк бежал на середине реки, робко лепеча и исчезая подо льдом в широком месте Шофёрки, где ледяной мост уже соединил оба берега, что совершенно понятно: в широком месте течение замедляется и морозу вольготнее возводить сооружения.

Самое удивительное для глаза: на гладком прозрачном льду разбросаны белые цветы с ладошку годовалого ребёнка в пять лепестков, будто кованные. Подобные образования вдоль противоположного берега напоминали, скорее из-за удалённости, пух и перья белой птицы, спасавшейся от хищного зверька, (птица спаслась, поплатившись только пухом и пером). Благодаря какому процессу образовались белые, «кованые» цветы, совершенно неясно. К сожалению, фотоаппарата со мной не оказалось: «Ничего. Завтра не забуду» — подумала я. А на завтра мороз отступил и река взыграла. Ледяной пояс так и остался у берегов, но уже не ручеёк шептал что-то горестно на середине Шофёрки, а широкий поток рокотал, накрывая тонкий лёд, смыв зимние цветы и мозаичное панно. Поток перекатывался через ледяной мостик и спешил укрыться за поворотом реки. Пришлось запечатлеть новую красоту; вчерашняя картина осталась только в моей памяти вместе с мыслью о быстротечности всего и красоты в том числе. В подтверждение этих размышлений солнце, стоявшее над Рановой где-то в районе Александровского моста, начало стремительно опускаться, а темнота с той же стремительностью наступать. Тьма наползала с Рановского моста, от Стрелецкого леса, от заброшенного пруда возле него, от посадок вдоль дороги и поглотила окружающее. Я попрощалась с Рановой до весны у местечка с удачным названием «Шофёрка», видимо, за близость от трассы. Водители, нередко оставляя свои КАМАЗы и фуры на обочинах, спешили окунуться в волны суровой, но приветливой реки. По характеру она в этом месте под стать ремеслу водителей: величава и доступна, полна очарования и движения. Ранова и на Шофёрке полна невидимой, но необходимой работы, что поддерживает жизнь реки и её берегов. За годы жизни моей многое изменилось: подходы к реке преградили заросли кустарника и деревьев, воды поубавилось, нет прежнего разнообразия и обилия рыбы (по мнению старых рыбаков).

Одно остаётся неизменным для сменяющихся поколений моих земляков — сила притяжения малой реки с единственным и неповторимым названием — Ранова.

Соломатина Галина, Ряжк